Фьора. Действовать и молчать… Я нахожу в вашем госте, Великолепный, большое сходство с маэстро Франческо Романо. Но тем не менее… Вы, вероятно, намерены, господин мертвец, поговорить с этим больным? Вы ведь ради этого пришли? Что ж, тогда я, пожелав государям приятной беседы, пойду. Желаю вам глубокого взаимопонимания и богатых плодов. Мне представляется, за этим дело не станет.
Она поднимается по ступеням и исчезает справа по галерее. По ходу следующей сцены наступает вечер.
7
Лоренцо (вроде бы совершенно забыв о феррарце, устремившем на него угрюмо горящий взгляд. С опущенной головой исподлобья смотрит в пустоту. Наконец, вернувшись к действительности, с трогательным напряжением быстро обретает свою светскую любезность). Не угодно ли вам присесть, падре?
Приор (снедаем искушением от усталости опуститься на стул возле двери, но все-таки остается стоять). Знайте одно, Лоренцо де Медичи! Я видел мир, знаю коварство великих мира сего, их изощренность в кровавых предательствах. Если это ловушка, если меня заманили сюда, чтобы совершить насилие, чтобы избавиться от меня, — берегитесь! Меня любят. Слово мое завоевало мне души. За мной народ. Вы не посмеете до меня дотронуться!
Лоренцо (сдерживает улыбку). Вы боитесь? Не стоит. Не беспокойтесь. Я далек от мысли предательски коснуться выдающегося человека. Разве я Малатеста или Бальони? Вы несправедливы ко мне, если держите за им подобного. Я не дикарь, имею страх Божий. И ценю вашу жизнь, деяния не меньше вашей паствы и общины. Неужто я не могу за это попросить вас и меня оценивать справедливо, по заслугам?
Приор. Что вы имеете мне сказать?
Лоренцо. О… ну, кое-что я уже сказал. Однако вы раздражены. У вас к тому же страдальческий, изможденный вид. Я не ошибаюсь. Тут у меня глаз остер. (С искренним участием.) Вам нехорошо?
Приор. Я проповедовал сегодня в соборе. После занемог. Слег в постель. И поднялся только по вашему зову.
Лоренцо. По моему… совершенно верно. Мне очень жаль. Так ваши труды столь изнуряют вас?
Приор. Моя жизнь — мука. Лихорадка, дизентерия, беспрестанная мыслительная работа на благо этого города так ослабили мои жизненные органы, что я не в силах перенести и малейшего недомогания.
Лоренцо. Боже мой, вам нужно поберечь себя, вам нужен покой.
Приор (презрительно). Мне нет покоя. Покой имеют те многие, кто не имеет миссии. Им легко!.. Внутренний огонь горит в моих членах и гонит меня на кафедру.
Лоренцо. Внутренний огонь… Я знаю, знаю! Мне ведом этот жар. Я называл его демоном, волей, хмелем, но он безымянен. Он — безумие того, кто жертвует собою неведомому богу. Такой презирает жительствующих низко, размеренно и повергает их в изумление, избирая бешеную, короткую, глубокую жизнь вместо их долгой, боязливо-жалкой…
Приор. Избирая? Я ничего не избирал. Господь призвал меня к величию и боли, а я повиновался.
Лоренцо. Господь или страсть? Ах, падре, мы понимаем друг друга! Мы поймем друг друга!
Приор. Мы? Мы с вами? Вы кощунствуете. Для чего вы послали за священником? Вы ходили во зле всю жизнь.
Лоренцо. Что вы называете злом?
Приор. Все то, что против духа, — как в нас, так и вокруг.
Лоренцо. Против духа… Я с удовольствием слежу за вашей мыслью. Я призвал вас, чтобы выслушать. Прошу вас, брат, поверьте в мою добрую волю! Если бы вы любезно сообщили мне, что для вас есть дух?
Приор. Сила, Лоренцо Великолепный, что стремится к чистоте и миру.
Лоренцо. Звучит нежно и мощно. И все же… почему мне жутко? Но не важно, я слушаю вас. Вы сказали, в нас самих? Значит, и в вас тоже? Вы тоже боретесь с самим собой?
Приор. Я рожден женщиной. Безгрешной плоти не существует. Грех надобно познать, почувствовать, понять, дабы возненавидеть. Ангелы не ведают ненависти ко греху, они невежды. Бывали часы, когда я восставал против иерархии духов. Мне казалось, я выше ангелов.
Лоренцо (единственный раз с легкой иронией). Вопрос столь смелый и интригующий, что достоин быть поставленным вами. Но вопрос, дорогой брат, который касается одного вас и который потому позвольте на сегодня оставить нерешенным. Понимаете ли, я болен, сердце мне стиснул страх — я не скрываю от вас этого, — страх за мир, за себя, откуда мне знать, за истину… Я искал утешения у своих платоников, своих художников — и не нашел. Почему не нашел? Потому что они все не такие, как я. Они восхищаются мной, может, любят и ничего-то обо мне не знают. Придворные, ораторы, дети — что мне с них? Понимаете ли, я рассчитываю на вас, падре. Мне нужно послушать вас… Про вас и про себя, мне нужно сравнить себя с вами, объясниться с вами; тогда я обрету покой, я чувствую это. Вы не похожи на остальных. Не ползаете у моих ног, неся чепуху. Вы встали рядом и дышите тем же горним воздухом, что и я… Вы ненавидите меня, отталкиваете, всем своим искусством противодействуете мне — видите, а я недалек от того, чтобы в сердце назвать вас братом…
Приор (у которого при этих словах на обтянутых скулах проступает румянец). Я не хочу быть вам братом. Я вам не брат. Вот вы меня и услышали. Я бедный монах, священнослужитель, презираемый, осмеиваемый, как все мне подобные, наглым миром плоти, и тем не менее я вознесся и вознес в себе род свой до такой высоты, что бросаю вам, одному из властителей мира сего, вам, Великолепному, братские узы под ноги.
Лоренцо. Как вы можете заметить, я готов восхищаться вами за это.
Приор. Не нужно мной восхищаться, вы должны ненавидеть меня! А поскольку я наверняка вам страшен, вы должны бояться меня. Я много слышал о любезности Лоренцо Медичи. Она меня не очарует. Повторяю, для чего вы призвали меня? Вам стало жутко от масштабов ваших гнусностей, и страх понуждает вас сторговаться с Богом — вы алчете условий милости. Разве нет?
Лоренцо. Не вполне… Почти… Сторговаться, видите ли, да, хочу, я этим и занимаюсь; но вы нетерпеливы. Позвольте же мне разобраться в ваших словах! Как вы сказали? Я всю жизнь противодействовал духу?
Приор. И вы еще спрашиваете? Неужели и душа ваша столь же бесчувственна, как, по слухам, нечувствителен и ваш нос? Вы умножали на земле искушение, сыпали сладостями Сатаны, которыми он мучительно проницает нашу плоть. Вы принесли соблазн для глаза — он пышным цветом расцвел на стенах Флоренции — и называли это красотой. Вы склоняли народ к похотливой лжи, парализующей потребность в искуплении, устраивали блудливые праздники в честь сверкающей поверхности мира и называли это искусством…
Лоренцо. Я вижу тут странный выверт… Вы негодуете против искусства, но при этом, брат, сами художник!
Приор. Народу виднее, а он называет меня пророком.
Лоренцо. И кто же такой пророк?
Приор. Художник, наделенный вместе с тем святостью. У меня нет ничего общего с вашим зрительным и зрелищным искусством, Лоренцо де Медичи. Мое искусство священно, ибо оно есть познание и пламенный протест. Давно уже, когда на меня наваливалась боль, я мечтал о факеле, который милосердно высветил бы все страшные глубины, все постыдные и скорбные бездны бытия, о божественном огне, который нужно бы принести в мир, дабы тот вспыхнул и в искупительном сострадании изошел вместе со своим позором и мукой. Вот искусство, о котором я грезил…
Лоренцо (погрузившись в воспоминания). Земля виделась мне прелестной.
Приор. Но я-то видел насквозь! Сквозь все видимости и прелести! Я слишком сильно страдал, чтобы гордо не держаться своего прозрения. Хотите притчу? То случилось в Ферраре. Я был еще ребенком, когда отец как-то взял меня с собой ко двору. Я увидел замок д'Эсте. Увидел, как князь с товарищами, женщинами, карликами, балагурами и остроумцами веселится за столом. Кругом музыка, благоухания, танцы, пиршество… Но по временам в роскошное буйство тихонько, до жути приглушенно вторгался чуждый звук: то был звук муки, хриплый вздох, жалобный стон, он пробивался снизу — из страшных подвалов, где томились заключенные. Я видел и их. Я попросил, и меня провели в подземелье, там стоял вой и ужас. И вместе с несчастными я услышал, как в глубины рвется шум праздничного веселья, и понял, что там, наверху, нет никакого стыда, что там, наверху, не шевелится ничья совесть… Я чуть не задохнулся тогда от ненависти и протеста… И увидел в небе красиво, нагло, сильно, уверенно парящую большую птицу. И боль стиснула мне сердце, скорбь, противление и глубокое томление, горячее желание, громадная воля: если бы сломить эти большие крылья!
